ДУГАРОВ Баир Сономович (род. в 1947)
Бурятский поэт
БАЙКАЛ
1
Замирают крутые гольцы в удивлении:
отчего наши песни светлы и нежны?
Оттого, что есть он – море древнего племени.
Он прекрасен, а значит, прекрасны и мы.
В наших судьбах, не правда ль, есть что-то такое
от размаха его поднебесной волны.
Поглядите, как солнечной силой прибоя
рвет он сети таежной глухой тишины!
2
Я в столетии нашем тревожном,
от вершин материнских вдали,
все храню талисманом дорожным
ветку родины – саган-дали.
И о том, как прекрасна планета,
чьи напевы в душе берегу,
неизменно сужу по рассвету,
о Байкал, на твоем берегу.
Когда утро несущие воды
родниковым простором чисты,
словно тут сам исток у природы
многоликой ее красоты.
3
Он – та же Джомолунгма,
но только в глубину.
Моя печаль и дума,
таящая струну.
Здесь, в синеве глубокой,
сокрыты небеса.
Байкал – моя слеза
и око.
***
Я люблю лиственничные горные склоны,
и лицо освящаю в байкальской волне.
Мои предки – кочевники шири зеленой –
голубое наследство оставили мне.
Что оленные камни расскажут степям?
Что поведает путь до Последнего моря?
Пронеслись времена. И спасибо векам
за озерное чудо в таежном просторе.
Проступает багульника свет по весне.
Брызжет белыми брызгами синяя вечность.
Я не знаю, откуда во мне эта нежность
к набежавшей на берег упругой волне.
Не долина ли предков на дне под водою?
Крона кедров – не древних ли стрел оперенье?
Есть в сумбурном столетии счастье такое –
здесь, у отчей воды обретать просветленье.
Молоко тишины горы пьют на рассвете.
И гудит, пролетая над рельсами, ветер.
И покуда Байкал существует на свете,
мой народ, у Байкала рожденный, бессмертен.
***
Я отпускник, я чуточку бездельник:
не день, а целый месяц – выходной.
Забыл, что существует понедельник,
наедине с природой и собой.
В зеленых водах тени чаек тают.
Всю жизнь глядел бы, слушал и молчал.
Счастливые часов не наблюдают,
особенно, когда с тобой – Байкал…
х х х
Сквозь деревья в утреннем тумане
проступало синее сиянье,
словно небо опустилось в чашу гор и скал.
Это был его величество Байкал.
ЭНХАЛУК
Энхалук –
берег, ночь, тишина.
А Байкал натянут как лук.
Белый лук ледяного сна.
Синий лук на все времена.
Не из божьих ли выпал он рук,
кто поднять осмелится днесь
лук земли и небес?
***
В чешуйчатом домике,
в двух шагах
от Байкала
снились мне сны.
Сны детства.
СОН НА БАЙКАЛЕ
1
Я видел: в водах предвечернего Байкала
купалась долго стайка девушек нагих.
Но ни одна из них мой взор не привлекала,
не превратилась в лебедь ни одна из них.
И лишь над водной сине-голубой равниной
струилось облачко в небесной синеве,
как зыбкий образ нежной феи лебединой,
и тень его скользила рядом по траве.
2
Леди небес – моя белая Лебедь …
Лепет лесных лепестков собираю в элегию снов и легенды.
Лезвие молний мои обжигает уста, обращенные к небу.
Люстрой хрустальной росинок увенчаны травы на утреннем
склоне.
Любо с высокой скалы мне пропеть сокровенные нежные гимны.
Лютня из рук выпадает, и в бездну летит, чтоб об камни
разбиться.
Лебедь серебряным взмахом крыла ее для меня возвращает.
Лета стремит свои воды, и в каждой волне – лебединая песня.
ВИДЕНЬЕ В ГРОЗУ
Ах, какая стоит тишина у Байкала.
Солнце, кемпинги, пляж золотой.
Только что это вздрогнуло, загрохотало
там, за вставшей по-бычьи горой.
Может, это гроза в длинных молнийных перьях
бьет с размаху в небесный тамтам.
Как летучие рыбы, нацелясь на берег,
мчат баркасы домой по волнам.
Или, может, мифический пороз священный –
прародитель байкальских бурят –
ожил вдруг
и раскатистым ревом мгновенно
даль заполнил, как вечность назад.
И пошел напролом по воде одичалой –
все стремительней, переходя
на громовый галоп, содрогающий скалы
лавой волн и лавиной дождя.
И все мнится: неся на хребте непогоду,
бык на сушу рванет и тогда –
разнесет эти кемпинги вдребезги с ходу,
намотав на рога провода...
Ночь не спишь, от разгула воды замирая.
А проснувшись под полдень, глядишь:
как ни в чем не бывало вода голубая
блещет в окнах и капает с крыш.
Челкой неба деревья сквозят над утесом.
Солнце, кемпинги, желтый песок.
Лишь чернеет баркас с чуть приподнятым носом,
словно пороза сломанный рог.
СКАЗКА О ЛЕБЕДЯХ
В чаше Большого озера
жили лебеди.
От них, говорят,
произошли люди.
И каждую весну
выходили люди на берег
и белым молоком
встречали прилет
добрых крылатых предков.
Говорят, это было давно.
Так давно, что оно
превратилось в сказку.
А люди
научились
ненавидеть друг друга.
Никак не могли поделить
водопои и земли.
И счастливым считался тот,
у кого было больше овец.
Только белые лебеди
в небе кружились
и не понимали,
почему по весне
их никто не встречает
белым парным молоком.
Но однажды один
любознательный мальчик узнал
о своем лебедином родстве.
Он поднял глаза
удивленные к небу.
Пустынному.
Лишь стальные огромные птицы
с ревом тонули в пространстве.
Молчаливый и грустный,
побрел он к Большому озеру
в поисках белых птиц.
Не заметил,
как обошел полсвета.
А лебедей не нашел.
Тогда он сел на горячий асфальт.
И заплакал –
постаревший мальчик.
II
ЭХО СТРАНЫ БАРГУДЖИН -ТУКУМ
1
Алангуа –
не ты ли лебедью плыла
над высью гор в небесной сини.
И белых два твоих крыла,
чтоб расступалась ночи мгла,
родные дали осенили.
2
О Монголжон,
о чем, скажи, твой небосклон
с травою шепчется зеленой?
И что такое гул времен
в остывшем пламени племен,
хранящих тайну родословной?
4
О Баргузин,
о чем шумит твоя волна?
Ведь у начала есть начало.
Стирает время письмена,
но древних женщин имена
хранит сама земля Байкала.
х х х
Родина моя всадница
с лазоревым луком Байкала,
с колчаном из тысячи стрел –
рек, родников и речек, оперенных тайгою.
Родина моя всадница
в горностаевой шапке Саянских вершин,
в одеянии синем под цвет
озаренного вечностью неба.
Родина моя всадница,
оседлавшая пространство и время,
скачет куда твой конь,
стременами звеня Ангары и Онона?..
х х х
Полночь. Светло. Полнолуние.
Спит любимая,
древняя моя родина, юная,
спит, прижавшись щекою к Байкалу.
И ветер из северных дебрей
холодит ее смуглые руки.
И ветер из южных пустынь
обжигает во сне ее руки.
В эту ночь забываю о славе,
о забвении и о тщете
гулких выдохов смертного «я».
Я-то знаю, как жизнь коротка.
Сколько жизней прошло,
сколько жизней, о боже,
как травинок в степи,
как дождинок в осеннюю пору,
как песка в бороде сумасшедшего смерча.
Я-то знаю, что только любовь
право дает на бессмертье.
Я-то знаю, что в этом порыве сольюсь
с колыбелью стихов моих,
с вечной землей моей родины.
Однажды сольюсь и навеки.
Полночь. Светло. Полнолуние.
Спит Бурятия – мать моя,
дочь моя, нежность моя.
Спит, прижавшись щекою к Байкалу.
И ветер из северных дебрей
холодит ее смуглые руки.
И ветер из южных пустынь
обжигает во сне ее руки.
х х х
Слишком я отдалился от рая,
слишком к жизни себя привязал,
чтоб открылся мне путь в Гималаи –
царство белых сияющих скал.
И мне снится, что я небожитель,
оказавшийся здесь, на земле.
И богов голубая обитель
не случайно мерещится мне.
И я чувствую вещие знаки
в криках птиц, в светотени ветвей
и в мерцанье звезды в полумраке,
восходящей над степью моей.
И приходит ко мне ощущенье
той, неведомой прежде тоски,
от которой земные мгновенья
превращают молитву в стихи.
Как отшельник на северном склоне
провожаю закат и восход
и росу собираю в ладони,
чтобы ей освящать небосвод.
И столетья бегут, как минуты.
Был ли я, иль приснился себе?
И Байкал мои синие сутры
распевает на фоне степей.
КОЧЕВЬЕ
Иссиня-светлые дали опять оживают в дымке сигареты.
И продолжается путь от Байкала и снова к Байкалу.
Утренний гул двадцать первого века встречаю в дороге.
Угол пространства меняю на круг вековечный кочевий.
Юг выбирала стрела моих предков, а седла смотрели на север.
Юрта вселенной моей упирается в небо Полярной звездою.
Я возвращаюсь к себе, как в гнездо возвращаются птицы.
Ястреб мне высь очертил, журавли – неизбывность простора.
БРАТСКОЕ МОРЕ
Загудели мотопилы, самосвалы,
заплясали глухоманные костры.
И родился внучек, внучек у Байкала –
сын преображенной веком Ангары.
Море Братское, невиданная сила:
не о ней поет ли половодье строф?
Море Братское, братская могила
сосен медноствольных и оленьих троп.
Ты расти, цвети, страна моя большая,
сохрани природу – чудо из чудес.
На груди Сибири, рану прикрывая,
как Звезда Героя, светит ночью ГЭС.
ТЕБЕ
Когда любили землю небеса
и пламя страсти Гея исторгала,
и на ресницах Азии слеза
приобретала контуры Байкала,
сошлись луна и солнце в синеве,
знай – это память о тебе.
Когда хурчин, глаза полузакрыв,
поет тоской пронизанную песню,
и стая птиц взмывает к поднебесью
и на мгновенье миром правит миф
о женщине – пралебеди степей,
знай – это песня о тебе.
Когда уставший от планеты бог
скрывается в ночной тиши вселенной,
вновь в самую стальную из эпох
струится лунный свет благословенный
по облакам, аллеям и траве, –
знай – это нежность о тебе.
Когда в порыве мир спасти струной
я от бессилья задыхался, смертный,
вселился в сердце облик нежный твой
и примирил мое мгновенье с бездной,
и тихо благодарен я судьбе, –
знай – это только о тебе.
АКРОСТИХ
Синие степи,
Открытые волнам Байкала.
Баргузин –
Крики чаек и кедры на скалах.
Облака проплывают седые.
Рев машин, отары в пыли.
Очерки – это судьбы людские,
Ветры и песни земли.
Стаей единственных строк,
Кручи байкальские, в грохоте
Одарите перо,
Если можете.